Поскольку ни на что уже не годен,
теперь я относительно свободен

Видя старческую прыть,
бабы разбегаются,
дед их дивно мог покрыть,
а они пугаются.

Время хворей и седин -
очень тяжкая проверка
утлых банок от сардин,
серых гильз от фейерверка.

Это враки, что выдохся я,
сочинялись бы книжка за книжкой,
но состарилась Муза моя
и стихи мне диктует с одышкой.

Хоть пыл мой возрастом уменьшен,
но я без понта и без фальши
смотрю на встречных юных женщин
глазами теми же, что раньше.

Сейчас, когда уже я старожил,
я верен обывательским пределам -
не то чтобы я жизнью дорожил,
но как-то к ней привык
душой и телом.

Хотя проходит небольшой
отрезок нашей биографии,
хоть мы такие же душой -
нас жутко старят фотографии.

Когда мы начинаем остывать
и жизнь уже почти что утекла,
мы ценим нашу ветхую кровать
как средство сохранения тепла.

Дряхлый турист повсеместно
льётся густыми лавинами:
старым развалинам лестно
встретиться взглядом с руинами.

Старушке снятся дни погожие
из текших много лет назад,
когда кидались все прохожие
проситься к ней в нескучный сад.

Творец расчислил наперёд
любое наше прекословье:
вторая молодость берёт
у нас последнее здоровье.

Я вязну в тоскливых повторах,
как будто плывут миражи;
встречаются сутки, в которых
уже точно так же я жил.

От чего так устал?
Ведь не камни таскал.
А подвыпив,
ещё порываюсь я петь;
но всё время тоска,
и повсюду тоска -
помоги мне, Господь,
эту жизнь дотерпеть.

Если ближе присмотреться,
в самом хилом старикашке
упоённо бьётся сердце
и шевелятся замашки.

Вместе со всеми впадая в балдёж
и на любые готовы падения,
вертятся всюду,
где есть молодёжь,
дедушки лёгкого поведения.

Наше время ступает, ползёт и идёт
по утратам, потерям, пропажам,
в молодые годится любой идиот,
а для старости - нужен со стажем.

Да, молодые соловьи,
моё былое - в сером пепле,
зато все слабости мои
набрали силу и окрепли.

Уже не позавидует никто
былой моей
загульной бесноватости,
но я обрёл на старости зато
все признаки святого,
кроме святости.

Не манят ни слава, ни власть,
с любовью - глухой перекур,
осталась последняя страсть -
охота на жареных кур.

Негоже до срока
свечу задувать,
нам это веками твердят,
однако тому,
чьё пространство - кровать,
нет лучше лекарства, чем яд.

Я не только снаружи облез,
я уже и душевно такой,
моего сластолюбия бес
обленился и ценит покой.

Судьба ведёт нас и волочит
на страх и риск, в огонь и в воду,
даруя ближе к вечной ночи
уже ненужную свободу.

Душа поёт, хотя не птица,
и стать легка не по годам,
и глаз, как странствующий рыцарь,
прекрасных сыскивает дам.

Горизонт застилается тучами,
время явно уже на излёте,
ибо стали печально докучливы
все волнения духа и плоти.

Провалился житейский балет
или лысина славой покрыта -
всё равно мы на старости лет
у разбитого дремлем корыта.

Стал верить я глухой молве,
что, выйдя в возраст стариковский,
мы в печени и в голове
скопляем камень философский.

Годы создают вокруг безлюдие,
полон день пустотами густыми;
старческих любовен скудоблудие -
это ещё бегство из пустыни.

Ходят цыпочки и лапочки -
словно звуки песнопений;
половина мне до лампочки,
остальные мне до фени.

Копчу зачем-то небо синее,
меняя слабость на усталость,
ежевечернее уныние -
на ежеутреннюю вялость.

Угрюмо сух и раздражителен,
ещё я жгу свою свечу
и становиться долгожителем
уже боюсь и не хочу.

Ещё несёт нас по волнам,
ещё сполна живём на свете,
но в паруса тугие нам
уже вчерашний дует ветер.

Не назло грядущим бедам,
не вкушая благодать,
а ебутся бабка с дедом,
чтобы внуков нагадать.

Дотла сгоревшее полено,
со мной бутыль распив под вечер,
гуняво шамкало, что тлена
по сути нет, и дух наш вечен.

Меня спроси или Его -
у нас один ответ:
старенье - сумерки всего,
что составляло свет.

Уже немалые года
мой хер со мной
отменно дружен,
торча во младости всегда,
а ныне - только если нужен.

Я дряхлостью нисколько не смущён
и в частом алкогольном кураже
я бегаю за девками ещё,
но только очень медленно уже.

Вчера с утра
кофейной гущей
увлекся я, ловя узор,
и углядел в судьбе грядущей
на склоне лет мужской позор.

К любым неприятностям
холодно стоек,
я силы души
берегу про запас;
на старости лет
огорчаться не стоит:
ведь самое худшее
ждёт ещё нас.

Порой жалеть я стал себя:
уже ничей не соблазнитель,
нить жизни вяло теребя,
ловлю конец не свой, а нити.

Вонзается во сне
мне в сердце спица,
и дико разверзается беда;
покой, писал поэт,
нам только снится;
увы, теперь и снится не всегда.

Стынет буквами речка былого,
что по веку неслась оголтело,
и теперь меня хвалят за слово,
как недавно ругали за дело.

Для счастья надо очень мало,
и рад рубашке старичок,
если добавлено крахмала,
чтобы стоял воротничок.

Ближе к ночи пью горький нектар
под неспешные мысли о том,
как изрядно сегодня я стар,
но моложе, чем буду потом.

Мне забавна картина итога
на исходе пути моего:
и вполне я могу ещё много,
и уже не хочу ничего.

Мы видные люди в округе,
в любой приглашают нас дом,
но молоды наши подруги
всё с большим и большим трудом.

Я вкушаю отдых благодатный,
бросил я все хлопоты пустые:
возраст у меня ещё закатный,
а в умишке - сумерки густые.

Принять последнее решение
мешают мне родные лица,
и к Богу я без приглашения
пока стесняюсь появиться.

Старюсь я приемлемо вполне,
разве только горестная штука:
квёлое уныние ко мне
стало приходить уже без стука.

Судьбе не так уж мы покорны,
и ждёт удача всех охочих;
в любви все возрасты проворны
а пожилые - прытче прочих.

Молодое забыв мельтешение,
очень тихо живу и умеренно,
но у дряхлости есть утешение:
я уже не умру преждевременно.

Создался
облик новых поколений,
и я на них смотрю,
глуша тревогу;
когда меж них родится
ихний гений,
меня уже не будет, слава Богу.

Приблизившись
к естественному краю,
теряешь наплевательскую спесь
и я уже спокойно примеряю
себя к существованию не здесь.

Слава Творцу,
мне такое не снилось,
жил я разболтанно, шало и косо,
всё, что могло, у меня износилось,
но безупречно и после износа.

Я огорчён печальной малостью,
что ближе к сумеркам видна:
ум не приходит к нам со старостью,
она приходит к нам одна.

Любое знает поколение,
как душу старца может пучить
неутолимое стремление
девицу юную увнучить.

Нет сил на юное порхание,
и привкус горечи острей,
но есть весеннее дыхание
в расцвете дряхлости моей.

Ещё мы хватки в острых спорах,
ещё горит азарт на лицах,
ещё изрядно сух наш порох,
но вся беда - в пороховницах.

Состарясь, мы уже другие,
но пыл ничуть не оскудел,
и наши помыслы благие
теперь куда грешнее дел.

Смешно грустить о старости, друзья,
в душе не затухает Божья искра;
склероз, конечно, вылечить нельзя,
но мы о нём забудем очень быстро.

Все толкования меняются
у снов периода старения,
и снится пухлая красавица -
к изжоге и от несварения.

К очкам привыкла переносица,
во рту протезы, как родные,
а после пьянки печень просится
уйти в поля на выходные.

В последней, стариковской ипостаси
печаль самолюбиво я таю:
на шухере, на стрёме, на атасе -
и то уже теперь не постою.

Растаяла, меня преобразив,
Цепочка улетевших лет и зим,
не сильно был я в юности красив,
по старости я стал неотразим.

Я курю, выпиваю и ем,
я и старый - такой же, как был
и практически нету проблем
даже с этим - но с чем, я забыл.

Вот женщина шлёт зеркалу вопрос
вот зеркало печальный шлёт ответ,
но женщина упрямо пудрит нос
и красит увядание в расцвет.

Памяти моей истёрлась лента,
вся она - то в дырах, то в повторах,
а в разгаре важного момента -
мрак и зга, хрипение и шорох.

Наплывает на жизнь мою лёд.
Он по праву и вовремя он.
Веет холод. И дни напролёт
у меня не звонит телефон.

Знает каждый,
кто до старости дорос,
как похожа наша дряхлость
на влюблённость,
потому что это вовсе не склероз,
а слепая и глухая просветлённость.

Моё уже зимнее сердце -
грядущее мы ведь не знаем -
вполне ещё может согреться
чужим зеленеющим маем.

И в годы старости плачевной
томит нас жажда связи тесной -
забытой близости душевной,
былой слиянности телесной.

Уже в наших шутках и пении -
как эхо грядущей нелепости -
шуршат и колышутся тенями
знамена сдающейся крепости.

Что старику надрывно снится,
едва ночной сгустился мрак?
На ветках мается жар-птица,
шепча: ну где же ты, дурак?

С того и грустны стариканы,
когда им налиты стаканы,
что муза ихнего разврата
ушла куда-то без возврата.

...Но вынужден жить,
потому что обязан
я всем, кто со мною
душевно завязан.

Как пенится музыка
в юных солистах!
Как дивна игра их
на скрипках волнистых!
А мы уже в зале, в толпе старичков,
Ушла музыкальность
из наших смычков.

Ощущая свою соприродность
с чередой уходящего множества
прихожу постепенно в негодность
и впадаю в блаженство убожества.

Я хотя немало в жизни видел,
в душу много раз ронялась искра,
всё-таки на Бога я в обиде:
время прокрутил Он очень быстро.

В тиши укромного жилища
я жду конца пути земного,
на книжных полках - духа пища,
и вдоволь куплено спиртного.

Я под раскаты вселенского шума
старость лелею мою;
раньше в дожди я читал или думал,
нынче я сплю или пью.

Я часто бываю растерян:
хотя уже стал я седым,
а столь же в себе не уверен,
как был, когда был молодым.

Печаль моя - не от ума,
всегда он был не слишком ярок,
но спит во мне желаний тьма,
а сил - совсем уже огарок.

От возраста поскольку нет лечения,
то стоит посмотреть на преимущества:
остыли все порочные влечения,
включая умножение имущества.

Уже я начал хуже слышать,
а видеть хуже - стал давно,
потом легко поедет крыша,
и тихо кончится кино.

Утопая в немом сострадании
я на старость когда-то смотрел,
а что есть красота в увядании,
я заметил, когда постарел.

Годы меня знанием напичкали,
я в себе глазами постаревшими
вижу коробок, набитый спичками -
только безнадёжно отсыревшими.

Время жизни летит, как лавина,
и - загадка, уму непомерная,
что вторая её половина
безобразно короче, чем первая.

Начал я слышать с течением лет -
жалко, что миг узнавания редок:
это во мне произносит мой дед,
это - отец, но возможно, что предок.

Забавно мне, что старческие немощи
в потёмках увядания глухих
изрядно омерзительны и тем ещё,
что тянут нас рассказывать о них.

Дико мне порой сидеть в гостях,
мы не обезумели, но вроде:
наши разговоры о смертях
будничны, как толки о погоде.

В те года, что ещё не устал,
я оглядывал женщин ласкательно
только нынче, хотя уже стар,
а на баб я смотрю вынимательно.

Блаженна пора угасания:
все мысли расплывчато благостны,
и буйственной жизни касания
скорее докучны, чем радостны.

Едва пожил - уже старик,
Создатель не простак,
и в заоконном чик-чирик
мне слышится тик-так.

Текут по воздуху года,
легко струясь под каждой крышей,
и скоро мы войдём туда,
откуда только Данте вышел.

Как найти эту веху в пути
на заметном закатном сползании,
чтоб успеть добровольно уйти,
оставаясь в уме и сознании?

Лично мне, признаться честно,
вместо отдыха в суглинке
было б весело и лестно
посетить мои поминки.

Мы дожили
до признания и внуков,
до свободы
в виде пакостной пародии,
и уходим мы
с медлительностью звуков
кем-то сыгранной и тающей мелодии.

По складу нашего сознания -
мы из реальности иной,
мы допотопные создания,
нас по оплошке вывез Ной.

Кончается жизни дорога,
я много теперь понимаю
и знаю достаточно много,
но как это вспомнить - не знаю.

Друзья, вы не сразу меня хороните
хочу посмотреть - и не струшу,
как бес-искуситель
и ангел-хранитель
придут арестовывать душу.

Сегодня, выпив кофе поутру,
я дивный ощутил в себе покой;
забавно: я ведь знаю, что умру,
а веры в это нету никакой.

Нехитрым совпадением тревожа,
мне люстра подмигнула сочинить,
что жизнь моя - на лампочку похожа,
и в ней перегорит однажды нить.

Звезде далёкой шлю привет
сквозь темноту вселенской стужи;
придя сюда, ответный свет
уже меня не обнаружит.

Пили водку дед с бабулькой,
ближе к ночи дед косел,
но однажды он забулькал
и уже не пил совсем.