Глава 9
Увы, но улучшить бюджет
нельзя, не запачкав манжет

К бумаге страстью занедужив,
писатель был мужик ледащий;
стонала тема: глубже, глубже, 
а он был в силах только чаще.

Наследства нет, а мир суров;
что делать бедному еврею?
Я продаю свое перо,
и жаль, что пуха не имею.

Бюрократизм у нас от немца, 
а лень и рабство — от татар, 
и любопытно присмотреться, 
откуда винный перегар.

Дойдут, дойдут до Бога жалобы, 
раскрыв Божественному взору, 
как, не стесняясь Божьей фауны, 
внизу засрали Божью флору.

Совсем на жизнь я не в обиде, 
ничуть свой жребий не кляну;
как все, в гавне по шею сидя, 
усердно делаю волну.

Среди чистейших жен и спутников, 
среди моральнейших людей 
полно несбывшихся преступников 
и неслучившихся блядей.

Мужик, теряющий лицо, 
почуяв страх едва, 
теряет, в сущности, яйцо, 
а их — всего лишь два.

Нам охота себя в нашем веке 
уберечь, как покой на вокзале, 
но уже древнеримские греки, 
издеваясь, об этом писали.

Ища путей из круга бедствий, 
не забывай, что никому 
не обходилось без последствий 
прикосновение к дерьму.

Я не жалея покидал 
своих иллюзий пепелище, 
я слишком близко повидал 
существованье сытых нищих.

Старик, держи рассудок ясным, 
смотря житейское кино:
дерьмо бывает первоклассным, 
но это все-таки гавно.

Мы сохранили всю дремучесть 
былых российских поколений, 
но к ним прибавили пахучесть 
своих духовных выделений.

Не горюй, старик, наливай, 
наше небо в последних звездах, 
устарели мы, как трамвай, 
но зато и не портим воздух.

Люблю эту пьесу: восторги, печали, 
случайности, встречи, звонки;
на нас возлагают надежды в начале, 
в конце — возлагают венки.