Глава 9
Давно пора, ебёна мать,
умом Россию понимать!

Я государство вижу статуей:
мужчина в бронзе, полный властности, 
под фиговым листочком спрятан 
огромный орган безопасности.

Растет лосось в саду на грядке, 
потек вином заглохший пруд;
в российской жизни все в порядке;
два педераста дочку ждут.

На наш барак пошли столбы 
свободы, равенства и братства;
все, что сработали рабы, 
всегда работает на рабство.

Не тиражируй, друг мой, слухов, 
компрометирующих власть;
ведь у недремлющего уха 
внизу не хер висит, а пасть.

Открыв сомкнуты негой взоры, 
Россия вышла в неглиже 
навстречу утренней Авроры, 
готовой к выстрелу уже.

День Конституции напомнил мне 
усопшей бабушки портрет:
портрет висит в парадной комнате, 
а бабушки давно уж нет.

Россия — странный садовод 
и всю планету поражает, 
верша свой цикл наоборот:
сперва растит, потом сажает.

Всю жизнь философ похотливо 
стремился истине вдогон;
штаны марксизма снять не в силах — 
чего хотел от бабы он?

Смешно, когда толкует эрудит 
о тяге нашей к дружбе и доверию;
всегда в России кто-нибудь сидит:
одни — за дух, другие — за материю.

Плодит начальников держава, 
не оставляя чистых мест;
где раньше лошадь вольно ржала, 
теперь начальник водку ест.

Ошалев от передряг, 
спотыкаясь, как калеки, 
мы вернули бы варяг, 
но они сбежали в греки.

Моей бы ангельской державушке — 
два чистых ангельских крыла;
но если был бы хуй у бабушки, 
она бы дедушкой была.

Российская лихая птица-тройка 
со всех концов земли сейчас видна, 
и кони бьют копытами так бойко, 
что кажется, что движется она.

Моя империя опаслива:
при всей своей державной поступи 
она привлечь была бы счастлива 
к доносной службе наши простыни.